Источник: https://dumrf.ru/common/interview/21444 (Сайт «Мусульмане России ДУМ РФ)

9 августа 2022 года исполнилось 80 лет событию, которое поэт Ольга Берггольц назвала «днем победы среди войны». 9 августа 1942 года в блокадном Ленинграде была исполнена Седьмая симфония Д.Д. Шостаковича — «Ленинградская». Три части симфонии композитор успел написать в родном городе, еще перед эвакуацией, а закончил ее уже в Куйбышеве.
В первых числах июля 1942 года четыре объемистые нотные тетради с партитурой Седьмой симфонии были доставлены в осажденный город. Вскоре на улицах Ленинграда появились объявления: «Дирижер Элиасберг собирает музыкантов». После страшной зимы 1941-го в оркестре осталось только 15 человек, а для исполнения симфонии требовалось более ста.
Участником легендарного исполнения Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича в блокадном Ленинграде стал Жавдет Караматуллович Айдаров (1918–2000). С его приемным сыном Надимом Жавдетовичем Айдаровым побеседовал наш корреспондент:
— Надим, давайте начнем беседу с самого, пожалуй, драматичного эпизода в судьбе Жавдета Айдарова. Блокадный Ленинград, лето 1942 года. Идут репетиции Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича, и на одну из них Жавдет Айдаров не приходит. На вопрос дирижера Карла Ильича Элиасберга «Где ударник?» звучит ответ: «В мертвецкой». Рассказывал ли Вам об этом эпизоде Жавдет Караматуллович? Хотелось бы из Ваших уст услышать эту страшную историю, закончившуюся, слава Богу, благополучно.
— Да, он, конечно, рассказывал. В крупных учреждениях Ленинграда в период блокады были специальные помещения, куда относили тела умерших. Элиасберг, услышав о том, что ударник умер, решил удостовериться, так ли это. А может, он решил проститься со своим оркестрантом и оказался в том помещении, где лежали тела. Точно неизвестно, где это помещение находилось – в здании филармонии или Радиокомитета. Скорей всего, в Радиокомитете. Жавдет Караматуллович говорил, что там были нары или плиты, где лежали тела. Элиасберг, наклонившись над оркестрантом, уловил еле заметное дыхание и понял, что это еще не смерть. Это был голодный обморок. Возможно, что у Жавдета дрогнула рука. Так он был спасен.

— Жавдет Караматуллович с самого начала войны находился в Ленинграде и в первую блокадную зиму, как все ленинградцы, получал 125 граммов хлеба?
— Да, война застает Жавдета Айдарова рядовым музыкантом Образцового оркестра Ленинградского военного округа. Он, как и все оставшиеся в городе строил укрепления, вступил в ряды МПВО (местной противовоздушной обороны), работал экспедитором. В письме к матери 16 июля 1941 года он писал: «После объявления войны работаем как комендантская команда. Насчет отправки на фронт ничего не слышно пока». Как и все ленинградцы, Жавдет Караматуллович получал положенную хлебную норму. Но надо сказать, снабжение хлебом было не всегда регулярным. Пережившая блокаду Т.С. Бершадская (1921–2021, д-р искусствоведения, профессор Санкт-петербургской консерватории, ее отец был учеником Римского-Корсакова), у которой я учился в консерватории и с которой почти 10 лет очень тесно общался, рассказывала о таком эпизоде: в блокадные дни в газетах появилось объявление, что с определенной даты будет прибавление нормы хлеба. Но получилось так, что 2 дня в городе хлеба не было вообще. Как будто специально, чтобы те, кто уже находился на исходе, ушли. Самой страшной, конечно, была первая блокадная зима. Жавдет Караматуллович рассказывал, как от безысходности он и его товарищи играли в «русскую рулетку»: пистолет заряжался единственным патроном, после раскрутки барабана его приставляли к виску и спускали курок – «быть или не быть». Правда, эта затея была вскоре пресечена: всех причастных к «развлечению» отправили на гауптвахту. Сохранились в семейных хрониках и другие воспоминания: процесс варения клейстера и способы его употребления, шрот из сои, суп из кожаного ремня, дежурства на крышах и гашение сбрасываемых фашистской авиацией зажигательных бомб, конвоирование пленного немецкого солдата… Несмотря на все ужасы первой блокадной зимы, Жавдет Айдаров выжил, а затем в его жизни произошли перемены. Весной 1942 года он специальным указом был прикомандирован к оркестру К.И. Элиасберга, под управлением которого готовилось исполнение Седьмой симфонии Шостаковича.

— Надим, Вы упомянули о письме Жавдета Караматулловича матери, отправленном из блокадного города. На выставке «Партитура памяти» представлено, кажется, 3 письма и открытка. А сколько их всего сохранилось? И что мог написать человек из блокадного города своим родным, учитывая существовавшую тогда жесточайшую цензуру?
— Всего сохранилось 18 писем к родителям. В них предстает облик молодого человека, волею судьбы оказавшегося в страшных реалиях осажденного города. Главная тема писем – голод. Создается впечатление, что все остальное как бы отступило на дальний план. И это неслучайно: сместились акценты в восприятии действительности. Наибольший душевный отклик рождало лишь жизненно необходимое. Жавдет Айдаров не смел беспокоить родителей повествованием об ужасах блокады. Почти во всех письмах встречаются фразы: «все в порядке», «жив и здоров», тогда как в реальности дела обстояли критически. Оставлены только воодушевляющие слова, самые общие сведения о жизни города… В этом отношении поразительна одна из «прорвавшихся» фраз в письме, написанном весной 1942 года: «В Ленинграде идет почти нормальная жизнь, ходят трамваи, работают радио, телефоны. Вчера и сегодня был большой артиллерийский обстрел города». Страшные происшествия стали уже обыденностью…

— Жавдет Караматуллович рассказывал, как проходили репетиции симфонии? Партия ударных, которую он исполнял, – самая важная в теме «фашистского нашествия», очень мощная и ответственная!
— Более того, сама форма этой части – вариация на неизменную тему, динамизация, постепенное усиление звучания, как в «Болеро» Равеля, – конечно, требует невероятного напряжения и сил, чтобы выдержать ритм железно. Айдаров был одним из самых юных в оркестре: ему было всего 24 года. И – единственный татарин. Так получилось, что именно ему поручили это соло. И он его исполнил. Репетировать подряд 3–4 часа, как рассказывал Жавдет Караматуллович, не было сил. Губы у духовиков, руки у музыкантов плохо подчинялись музыке. Поэтому репетировали в 3 приема недолго. Он говорил, что от волнения у него дрожали руки. Палочки опускались на кожу барабана невпопад. Элиасберг снова и снова просил повторять каждую фразу. Обессиленный, худой, истощенный, он был тем не менее дирижёром требовательным, строгим и добивался от музыкантов чистого звучания. До сих пор помню свои домашние впечатления: я был совсем маленький, а Жавдет Караматуллович сидит за столом и пальцами отбивает ритм, показывая, как эту партию из Седьмой симфонии нужно играть. Уже в послевоенное время Айдаров часто приезжал в Ленинград из Казани на встречи с друзьями, с теми, с кем исполнял симфонию в 1942 году, он переписывался с ними. Помню 1994 год. Мне было тогда 8 лет. Мы как-то вечером пришли к нему в гости, а в коридоре стоит большой ящик. Оказалось, с исполнителями Седьмой симфонии, в их числе был и Айдаров, встречался Анатолий Собчак. В ящике оказался подарок от Собчака – сервиз. Он у нас до сих пор хранится, пьем из него чай с гостями.

— Как Жавдет Караматуллович стал музыкантом? Ведь его предки были мусульманскими священнослужителями, муллами.
— Он рассказывал, что после революции его родители Караматулла Ахметович Айдаров, уважаемый в Перми мулла, и его жена Латыфа, дочь муллы Ишми-Ишана Динмухаметова, уехали в Среднюю Азию. Караматулла Ахмедович стал заслуженным учителем Узбекистана, похоронен в Самарканде. Их сыновьям – и Талгату, и Жавдету – из-за возможных репрессий безопаснее было находиться в интернате, чем с родителями. Так Жавдет в 10-летнем возрасте оказался в детском доме. Я до сих пор помню его рассказы об учителе Анатолии Тольском, который создал в детском доме небольшой оркестр. Айдаров стал играть на медных инструментах, на трубе. Он, между прочим, исполнял кавалерийские сигналы на военных маневрах перед знаменитыми полководцами С.М. Буденным и О.И. Городовиковым, когда они приезжали в Среднюю Азию. Но однажды Жавдет, купаясь в арыке, то ли об корягу, то ли еще обо что-то распорол себе верхнюю губу. У него на всю жизнь остался небольшой шрам. Помню, ребенком приставал к нему: покажи мне этот шрам! Играть на медных после такой травмы Жавдет уже не мог, и тогда ему дали в руки палочки. Так он начал играть на ударных. Потом в его биографии был только что открывшийся театр оперы и балета имени Навои в Ташкенте. В 30-е годы какое-то время, недолго, он работал в Киеве, в Горьком. В его консерваторском личном деле упоминания об этом есть. В 1936 году он приехал в Ленинград и поступил в музыкальное училище им. Мусоргского, в класс А.И. Чулюкина (1879–1954, музыкант, ударник, возглавлял класс ударных инструментов в Ленинградской консерватории). Чулюкин, между прочим, тоже был одним из исполнителей Седьмой симфонии, так что Жавдет во время исполнения 9 августа 1942 года стоял рядом со своим учителем. На одном из первых занятий Чулюкин заметил, что Жавдет постоянно засыпает на занятиях. Он поинтересовался, в чем дело. И студент признался, что он ночует на вокзале. Тогда ему предоставили место в комнате. Скорей всего, это была коммунальная квартира, которая использовалась как общежитие. Он жил вместе с Г. Свиридовым. К ним приходил Шостакович. Это были, конечно, мимолетные встречи. Будучи студентом музыкального училища, после прохождения конкурсного отбора Жавдет был принят в оркестр Кировского театра. Так складывался его путь музыканта.

— Путь, надо признать, неожиданный для человека, родившегося в семье служителей культа!
— Да, дед Жавдета – Ишмухамет Динмухаметов, известный как Ишми-Ишан, был очень влиятельной фигурой (1842–1919, крупный религиозный деятель, один из лидеров кадимизма, расстрелян большевиками). Он учился в Бухаре, совершил хаджж, проехал многие страны Европы. В деревне Тюнтер (Балтасинский район Республики Татарстан) есть небольшой музей, где представлены Кораны, которые хранились в нашей семье. Они были переданы туда Талгатом Айдаровым. Там же можно увидеть карту, на которой указаны места, в которых побывал Ишми-Ишан, весь его путь до Святой земли. Он впечатляет, если учесть, какая это была эпоха. Ведь хаджж тогда совершали пешим ходом. Это невероятно! Не припоминаю (или я был совсем ребенком?), чтобы у меня были разговоры с Жавдетом Караматулловичем на религиозные темы. В советский период вообще не особенно было принято говорить об этом. Но знаете, у нас были замечательные уроки по музыкальной литературе в школе при Казанской консерватории. И я помню, как наш преподаватель Л.Н. Чумакова впервые заговорила о религиозной символике, евангельских и библейских сюжетах в музыке Баха. Я как-то упомянул об этом в разговоре с Жавдетом Караматулловичем и поинтересовался: эти мотивы там действительно есть? Он не стал развивать тему. На мой взгляд, Айдаров был, скорее, светским человеком, но при этом внутри глубоко религиозным. Это подтверждает сам факт того, как он служил искусству. Это было именно служение. В религии, будь то христианство или ислам, отношение к музыке, к игре на музыкальном инструменте неоднозначное. Музыка как искусство — это европейское явление, тем более в связи с исполнительством на инструментах, связанное со светским направлением. Если говорить об Айдарове, то он в целом принял ту эпоху, в которой жил. Да, он понимал всю трагедию тех, кто был репрессирован, в том числе и трагедию своего деда Ишми-Ишана, которого расстреляли. Расстреляли и дядю его жены Зайнаб Шайхулловны Хайруллиной (1916–2010, музыковед, заслуженный работник культуры ТССР, многие годы проработавшая на Татарском радио). Салават Хайруллин был заместителем председателя горсовета Казани. Очень талантливый человек, поэт, мыслитель, творческая личность. Его расстреляли в 1937 году. Зайнаб Хайруллину после этого отовсюду уволили. Я помню ее рассказ: она решила пойти в НКВД, чтобы убедить следователей в том, что ее дядя не может быть врагом народа. По дороге ее встретил один известный писатель, который вразумил ее, что делать этого не следует. Тем не менее в 1946 году Зайнаб Шайхулловна стала членом партии. Айдаров в партию не вступил.

— Как и Евгений Александрович Мравинский, который дирижировал Седьмой симфонией Шостаковича в июле 1942 года в Новосибирске!
— Да, но Мравинский (1903–1988) стал главным дирижером Симфонического оркестра Ленинградской филармонии в 1938 году после победы на Первом всесоюзном конкурсе дирижеров. Эпоха была парадоксальная – можно было, не будучи членом партии, возглавить большой и прославенный музыкальный коллектив. Правда, когда у тебя уже было имя!
— Но Шостакович-то вынужден был вступить в партию!
— Шостакович – совсем другой человек. Е.А. Мравинский в советский период (об этом мало кто знал) оставался глубоко верующим, он ходил в церковь. И значительность его исполнительства во многом этим объясняется. Он вносил религиозный контекст в музыку Шостаковича, хотя у самого Дмитрия Дмитриевича его, может быть, и не было. Но Шостакович – гений. Созданное гением – за пределами воли его создателя. Мравинский ощущал этот религиозный контекст, и мы его чувствуем, когда слушаем в его исполнении произведения Шостаковича или Чайковского.

— Вы упомянули о Коранах, которые были переданы в музей деревни Тюнтер. А какие-то экземпляры Священной Книги остались в семье? Читали ли Вы Коран?
— Я знаю, что некоторые Кораны были переданы Жавдетом Айдаровым и Зайнаб Хайруллиной в Национальный музей РТ, эти экземпляры должны быть в фондах. У нас дома есть Кораны в переводе В. Пороховой, Т. Шумовского. Я знаком с его сыном И.Т. Будылиным (Шумовским), замечательным человеком, он был первым заведующим усадьбой «Тригорское» в Пушкинских горах. Необыкновенно знающий человек! Коран я читал и в русском переводе, и по-татарски.
— Татарский язык Вы знаете?
— Конечно. У нас в семье говорили по-татарски. Разумеется, Айдаров говорил по-татарски прекрасно. Зайнаб Хайруллина блестяще владела языком, у нее было великолепное произношение – средний диалект казанских татар. Профессиональный диктор, она знала русский, татарский и немецкий. Она была человеком советской эпохи, но по стилю жизни, по отношению к людям, по тому, что она сделала благого, конечно, это созвучно представлениям о тех добродетелях, которые есть в религии. И Айдаров, и Хайруллина остались в памяти многих людей очень светлыми людьми.
— Надим, Вы, как я понимаю, пошли по стопам Жавдета Караматулловича, окончили консерваторию в Санкт-Петербурге, защитили диссертацию, преподаете, выступаете с концертами. Музыка – это был Ваш личный выбор?
— Конечно, это была идея Жавдета Караматулловича, чтобы я стал музыкантом. Когда мне было три с половиной года, он спросил: ты хочешь заниматься музыкой? Я сказал – да, конечно, еще не понимая тогда, что меня ожидает. И со следующей недели к нам домой каждую субботу стала приходить его концертмейстер, а тогда студентка консерватории Е.В. Голикова (Айдаров в тот период преподавал дирижирование на факультете народных инструментов в Казанском музыкальном училище). С этого момента я ежедневно приходил к Жавдету Караматулловичу, и мы уже с ним как минимум час занимались, а когда я стал старше, мы стали много играть в четыре руки, слушали пластинки и разбирали произведения. До 14 лет это было обязательным.
— Уже более 20 лет минуло после ухода Жавдета Караматулловича. По его жизни можно в определенной степени изучать историю XX века в нашей стране. Что было главным, на Ваш взгляд, в его личности?

— Знаете, он был в своей профессии очень честным человеком. И он мог в этой профессии быть настоящим, ведь музыка — это невероятный язык! У него были разные моменты в жизни, но духовный аспект в ней присутствовал незримо всегда. Это ощущалось, и это я сейчас хорошо понимаю. Потому что сам образ мыслей, направленность деятельности, то, во имя чего ты трудишься, – все это было не ортодоксально, не по?книжному, но в русле религиозного контекста. Он знал, конечно, молитвы, читал их. В блокаду была одна молитва, которую он постоянно повторял… Это истиаза – Аузу билляхи мина шайтан иражим… (О Аллах, огради меня от козней сатаны проклятого и побиваемого камнями…) Жавдет Караматуллович по-настоящему служил искусству и, повторяю, был честен в своей профессии. Через музыку он служил Богу. В этом, наверно, была его миссия.
Беседовала Ольга Семина